Бегущий в ночи. Глава 5

Сакура и Хина сидели в классе, где скоро должен был начаться урок математики, и болтали с Саске который зашел к ним на перемене. Он сидел на парте и ловко жонглировал Хинатинами учениками и тетрадями, что приводило Сакуру в неизъяснимый восторг. Вдруг открылась дверь и вбежал запыхавшийся Рябой.
— Пока вы тут прохлаждаетесь, там такие события происходят! — Он раскраснелся от бега и возбужденно размахивал руками.
— Сомневаюсь, что нечто по— настоящему интересное может происходить без нашего участия. — Сакура томно подняла глаза на Саске.
Но Рябой как будто ее не слышал.
— Кажется, Сюсюке жить надоело, — наконец сказал он.
— Что? — От страха Хинины глаза округлились. — Он собирается покончить жизнь самоубийством?
— Нет — Рябой мотнул головой. — Но кажется этим все и закончится. Какой черт потянул меня спорить с ним, что он пройдет по карнизу от кабинета биологии до учительской и состроит завучу рожу! Взял Сюсюку на слабо, а тот и рад стараться.
— И что теперь? — испуганно спросила Хина.
— А теперь он стоит посередине пути на виду у всей школы и не может ни шагу ступить. А вы сидите здесь и пропускаете такое зрелище.
Все, кто находился в классе, вскочили и побежали — не каждый день старшеклассник ломает себе шею.
— Надо позвонить в Службу спасения или пожарным, — забеспокоилась Хина. — Я побегу позвоню...
— Не надо, Хина, ты в таком состоянии, что не сможешь назвать адрес школы. Лучше я пойду, — сказала Сакура и побежала в кабинет директора.
Сюсюка стоял на уровне четвертого этажа, и даже снизу можно было разглядеть, как дрожат у него колени. Он изо всех сил прижимался к белой стене, стараясь врасти в нее. Хина видела только половину его бледного лица, и ей было мучительно больно оттого, что ему никак нельзя помочь.
Рябой был уже сам не рад, что затеял этот дурацкий спор, и теперь кричал, надрывая горло:
— Маленькими шагами двигайся вперед! Тебе осталось совсем немного! Иди, пока не потерял последние силы!
Саске приблизился к Рябому и властно сказал:
— Сейчас тебе лучше помолчать. Мы уже видим, к чему при водят твои советы. — А потом прокричал Сюсюке: — Стой на месте! Постарайся не двигаться! Скоро приедет помощь!
И действительно, вскоре послышалась сирена, и красная пожарная машина подъехала прямо к школе. Пожарные подняли лестницу, и один из них взобрался по ней на четвертый этаж. Он пристегнул к себе Сюсюку спасательным поясом, и они очень медленно стали спускаться.
Уже на земле Сюсюка немного пришел в себя, но глаза его по— прежнему смотрели в одну точку, и он без остановки повторял: «Спасибо, спасибо вам, спасибо».
— Все обошлось? — спросила Сакура, подходя к Саске.
— На этот раз — да, — медленно ответил он. — Но если Сюсюка и впредь будет таким идиотом, когда— нибудь его не успеют спасти.
Саске достал из кармана пиджака пачку сигарет и нервно закурил. Он всегда курил когда нервничал: глубоко затягивался и пускал кольца дыма. Сакура тоже пыталась начать курить, ей казалось, что в этом есть что— то изысканное и порочное. Но ей не понравилось, что потом от рук и изо рта пахнет табаком и даже жвачка не может заглушить этот запах. К тому же Саске не раз говорил, что целоваться с курящей женщиной — все равно, что облизывать пепельницу.
— Ты видела? — продолжал говорить Саске. — Его спасли чудом. Если бы они не приехали так быстро… Ты видела?
— Нет— нет… — Сакура замахала руками, как будто хотела отмахнуться от всей этой истории. — Я бы умерла от ужаса, если бы посмотрела. Я бы могла крикнуть и испугать Сюсюку. Нет, я нарочно не смотрела.
— Твое счастье, — пробормотал Саске, бросил недокуренную сигарету и пошел прочь.
Ужасную пропажу Хина обнаружила на уроке математики. Пока учитель самозабвенно рассказывал о взаимоотношениях синусов и косинусов, она вспоминала о том, как мужественно и разумно повел себя Саске при спасении Сюсюки. Ей захотелось поделиться своим восхищением с дневником, и она полезла за ним в рюкзачок ..
Дневника там не было.
«Может быть, я оставила его дома?» — подумала Хина, но тут же вспомнила, как утром укладывала драгоценную тетрадку в сумку. Она стала доставать все тетради и учебники и выкладывать их на парту. Чего только не было в ее рюкзачке маленькая косметичка, круглая расческа, треснувшее зеркальце, леденцы от кашля и даже нитки с иголкой — на всякий случай.
Но дневника там не было.
Хина почувствовала, как ее ладони взмокли, а колени задрожали.
— Что— то случилось? — спросила Сакура, сидевшая рядом.
— Кажется, да. — Хине казалось, что она может расплакаться в любой момент. — Кажется я потеряла дневник. Или ...
— Что — или?
— Или его украли, — срывающимся голосом прошептала Хина.
— Ну ты, подруга, даешь! — засмеялась Сакура. — Кому нужен твой дневник? Ты что — кинозвезда? Кого могут интересовать твои откровения?
И тут прозвенел звонок.
Хина оглянулась по сторонам и заметила, что Юля — блондинка с распущенными волосами, сидевшая прямо за ней, торопливо собирает свои учебники и спешит выйти из класса.
— Юля, — обратил ась к ней Хина, — ты, случайно, не брала мою тетрадку, такую синюю, толстую, на ней еще написано «Дневник».
— С чего ты взяла, что мне нужен твой дневник? — вызывающе спросила Юля, но при этом смущенно отвела глаза, явно избегая Хининого взгляда.
— Я просто спрашиваю, — настаивала Хина, — вдруг ты перепутала и вместе со своими вещами взяла тетрадь и с моего стола.
— Ничего я у тебя не брала, — еще более раздраженно сказала Юля, прижимая к груди свою кожаную сумку. Как все блондинки с белоснежной кожей, Юля легко краснела, вот и на этот раз ее лицо покрылось красными пятнами. — Оставь меня в покое!
Теперь у Хины почти не оставалось сомнений в том, что дневник у Юли. Уж очень подозрительно она себя вела: краснела, злилась, смущалась. Юля хотела выйти из класса, но Хина преградила ей дорогу.
— А если ты ничего не брала, то тогда ты позволишь мне заглянуть в твою сумку и убедиться в этом?
— Хина, не надо, — тихо сказала ей Сакура. — Ты перегибаешь палку .
Но когда Хина злилась, ее не так— то легко было остановить. Она схватила юлину сумку и потянула на себя. Юля и не думала ее выпускать, и тогда Хина потянула сумку так сильно что оторвала ручку.
— Что же это делается! — заголосила Марина — смуглая и темноволосая подруга Юли. — Что она себе позволяет!
И тут оказалось, что их разговор слышало много ушей и много пар девчоночьих глаз наблюдали за этой сценой. Марина обрадовалась такому количеству свидетелей и с воодушевлением обратилась к собравшимся:
— Прямо в голове не укладывается, как такое может среди белого дня происходить, да еще в нашем классе! Мне кажется, что в нее, — она кивнула в сторону Лизы, — дьявол вселился. Обыскивать человека Из— за какой— то тетрадки...
Хина не дала ей договорить.
— Это не какая — то тетрадка! — Крикнула она. — Это мой дневник! Моя тайна! Только моя! И если вы этого не понимаете, то мне вас жалко! Да, мне всех вас жалко! — Хина раскраснелась от злости и подступающих слез.
— Мы видим, что спорить с тобой бесполезно — постепенно успокаиваясь, сказала Марина, и это были последние ее слова, обращенные к Хине.
Она повернулась лицом к притихшим одноклассницам и продолжала:
— Некоторые думают, что им все позволено. Некоторые ни с кем не считаются. Мириться с этим нельзя. Предлагаю объявить некоторым строгий бойкот. Тот, кто в нем не участвует, сам попадает в зону молчания. Согласны?
— Согласны, — подтвердил гул нестройных голосов.
— Хорошо, — кивнула Марина, довольная тем, как легко ей удалось перетянуть всех на свою сторону. — С этой минуты объявляем Хине бойкот.
Она взяла обиженную Юлю под руку, и они вышли из класса, шагая в ногу. Все потянулись за ними следом, и Хина осталась в полном одиночестве. Она еще не совсем поняла, что случилось — настолько это было глупо и неправдоподобно. Ее всегда любили в классе, и она не могла поверить, что из— за одного ничтожного случая она потеряла сразу всех друзей.
Несмотря на мелкие разногласия, их 7 «Б» был самым дружным классом в школе. Мальчики уже вышли из того возраста, когда считают, что пинки, •затрещины и дерганья за косы — единственно возможные методы ухаживания. Все, например, знали, что Юра Метелкин встречается со Светой Калининой, а тихая троечница Дмитриева без памяти влюблена в Кахобера Ивановича.
Любые праздники 7 «Б» проводил вместе — будь то Рождество, Восьмое марта или 23 февраля. В прошлом году директор школы даже разрешил им праздновать Новый год в актовом зале до часа ночи. Тогда был маскарад, и Хинина мама сшила ей костюм Красной Шапочки: из плотного сукна она смастерила красную шапочку с загнутыми краями — прямо как у сказочной героини и в руки дала корзинку с напеченными пирожками. В таком виде Хина и шла на праздник, когда в школьном коридоре встретила Ежова, который уже умудрился где—то выпить вина. Увидев Хину в костюме Красной Шапочки, он подумал, что у него началась белая горячка. «Красная Шапка!» — в ужасе прокричал он, скрываясь от Хины за широкой спиной Кахобера Ивановича.
Хина вспомнила, как все тогда смеялись, какой беззаботной и радостной была жизнь, и решила, что теперь этого не вернуть. Она тяжело опустилась на стул, закрыла лицо ладонями и заплакала в голос.
Дверь кабинета открылась, и вошла Сакура. Она села рядом с подругой и положила руку ей на плечо.
— Ничего страшного не случилось, — сказала она. — Немного побесятся и перестанут.
— Никогда не перестанут, — всхлипнула Хина. — Маринка с Юлькой всегда меня недолюбливали, а они такие сплетницы. Представляю, каких гадостей они про меня наболтают! Мне теперь никто слова не скажет. Удивительно, что ты со мной говоришь.
— Я же твоя лучшая подруга, — напомнила Сакура.
Вдруг дверь широко распахнулась, и в класс влетел Киба.
— Хината, прости, — возбужденно заговорил он, — я был в библиотеке и только сейчас все узнал! Я думаю, что все ошиблись, потому что ты не можешь сделать ничего плохого.
— Могу, — упрямо сказала Хина. — Ты меня не знаешь.
— Как раз только я тебя и знаю, — почти неслышно сказал Киба. И уже громче добавил:— Пойду найду девочек, объясню им как они не правы.
— Когда Киба ушел, Сакура тоже засобиралась:
— Ой совсем забыла! Мне же срочно нужно к врачу. Я тебе, Хинка, вечером позвоню, не грусти.
— Пошли вместе, поднялась Хина. Сейчас ей меньше всего хотелось оставаться одной
сторону к тому же я буду
— Да нет, мне в другую сторону, к тому же я буду бежать. Увидимся завтра!
И уже около самой двери она обернулась и махнула рукой:
— Чао!
— Пока! — рассеяно улыбнулась Хина, медленно соображая, что должно быть Сакура боится выйти с ней из школы, чтобы самой не стать жертвой бойкота.
«А что бы я делала на ее месте? — спросила сама себя Хина и ответила: — Вела бы себя честно».
Теперь Хина осталась без дневника, без друзей, без Сакуры.
Со всех сторон ее окружала зловещая тишина.
1
«Черт бы вас всех побрал, — с досадой думал Киба(он хорошо учился в то время), когда в разгар контрольной по алгебре к нему со всех сторон летели записки, сложенные квадратиком и свернутые трубочкой: «Киба, помоги!» — Как вы мне надоели», — вздыхал он и решал первый вариант, а потом — второй и только после этого свой — третий.
«Киба — гений, — с гордостью говорили о нем одноклассники. — Рядом с ним ваш Петров — просто тупица».
— Тебе хорошо, — сказала Хина, когда на перемене они с Кибой стояли в коридоре и, облокотившись о подоконник, смотрели в окно.
В школьном дворе уже зеленели тополя и чувствовалось скорое наступление лета. Но теперь Хине было все равно.
— Если тебе объявят бойкот, ты даже не заметишь. — Хина чувствовала, что начинает злиться. — Вот именно, ты просто этого не заметишь. И потом, никому даже в голову не придет объявить тебе бойкот. Потому что это — ты. Тебе на них наплевать, и они это знают.
— Как это — наплевать? — не понял Киба. Он поправил очки(солнечные) и в недоумении уставился на Хину.
Когда вот так поверх очков он смотрел на собеседника, казалось, что его разбудили среди ночи и он не понимает, где он и что от него хотят. Тогда Киба с трудом подбирал слова и краснел, как первоклассник. Но когда он решал новую задачку или путешествовал по Интернету, то был героем и не знал поражений. В этом счастливом мире, где все так просто, где все законы диктует логика, не было места для Юли и Марины. Не то чтобы Киба не пытался понять сверстников — просто в их поступках он не видел логики. Он всегда хотел знать, для чего девочки красят ресницы, а мальчики курят в туалете, почему по физкультуре нужно иметь пять и зачем делать домашнее задание по алгебре. Он пытался это понять, но не мог.
— Почему — наплевать? — удивился Киба. — Я тоже человек. — Он снял очки и положил их в карман. — Никто не хочет остаться один. — И ты?
— И я.
Киба был высокого роста. Его большая голова и почти такие же огромные кулаки — все это самым странным образом сочеталось с его кротким характером и врожденной неловкостью. Угловатый и немного застенчивый, он был похож на большого ребенка. Но когда злился, в нем просыпался зверь. Однажды Киба подрался с Ежовым («отпетый бандит» — так говорил про Ежова директор) и едва его не искалечил. Но это скорее было исключением, которое подтверждало правило. Добрый и рассеянный, Киба не умел отказывать, и многие этим пользовались.
— Киба.
Хина обернулась.
— Кахобер Иванович?!
Кахобер Иванович Калмахелидзе, самый лучший на свете классный руководитель, преподавал историю. Упитанный и в то же время очень подвижный, он много смеялся, носил усы и говорил с легким грузинским акцентом.
— Киба, — сказал он, — пожалуйста, отнеси журнал в учительскую, — и протянул Инузуке журнал.
Кахобер Иванович всегда появлялся внезапно.
Он был «Скорой помощью» и Службой спасения, пожарной командой и просто другом — такой это был человек.
— Надо поговорить, — сказал Кахобер Иванович, когда ушел Киба.
Они вошли в пустой класс и сели: он — за свой стол, Хина — напротив.
«Он все знает, — подумала Хина, — это конец». — Ты ничего не хочешь мне сказать?
Хина молчала. А что она могла сказать? Что ей объявили бойкот? Но он и так это знает.
— Хина. — Кахобер перегнулся через стол и осторожно прикоснулся к ее руке. — Ты обидела человека. Несправедливо обидела. Ты должна извиниться.
Хина вспыхнула.
Извиниться?! За что? У нее пропал дневник!?
Разве она не пыталась им объяснить? Но они даже слушать не стали. И потом, почему Юля так боялась открыть сумку? А что, если дневник у нее? Хина просто хотела убедиться. Нет, она не станет извиняться. С какой стати?
— Тебе Трудно, — сказал Кахобер, — я понимаю. Если хочешь знать, я тоже веду дневник.
— Вы?
Кахобер встал и начал прохаживаться по классу: от двери к окну и обратно.
— Когда мне было тринадцать лет, мне нравилась одна девочка. Ее звали Софико.
«Неужели дневник у него? — с ужасом подумала Хина. — Нет, не может быть».
— Как это обычно бывает, я долго не мог признаться. И вот однажды на перемене я набрался духа, подошел к ней и сказал: «Софико, Я тебя люблю». — Прямо так и сказал А потом забрался на подоконник И говорю: « Софико, для тебя я готов сделать все, что ты скажешь Хочешь я выпрыгну в окно? Только скажи». А сам смотрю вниз, и у меня мурашки по спине: третий этаж все— таки.
Кахобер задумался и немного помолчав, продолжал:
— «Ерунда, не прыгнешь» — вот что сказала мне Софико.
— А вы?
— Прыгнул.
— Вот это да!
— Прыгнул и оказался в больнице. И знаешь что?
— Что? .
— Софико даже не пришла меня навестить
Хина представила себе Софико: оправив ветхое платье, сшитое, по моде послевоенных лет, злая красавица исподлобья смотрела на маленького Кахобера. Хорошо быть красавицей.
— Так и не пришла.
— Нет. Но гораздо хуже было другое — Кахобер потряс в воздухе указательным пальцем. О моей любви говорила вся школа. Я был просто в отчаянии.
— Еще бы, — кивнула Хина, а сама подумала:
«Дневник у него, это ясно».
— Но знаешь — грустно сказал Кахобер — это скоро прошло. Я рассуждал так: я не сделал ничего плохого — наоборот: я люблю Софико и это доброе чувство. Почему я должен стыдиться? Как ты думаешь, я был прав?
— Не знаю, — пожала плечами Хина. — То есть нет. Наверное, это хорошо.
— Я тоже так считаю.
«Издевается, — думала Хина. — Сказал бы сразу: «Дневник у меня"».
А Кахобер продолжал:
— Пока я со сломанными ногами лежал в больнице, я о многом думал, тем более что времени у меня было достаточно. Я пытался понять, почему Софико меня не остановила. И почему потом не пришла навестить. Я должен был разобраться в своих чувствах. Понимаешь? И тогда я решил вести дневник. Так, записывал разные мысли, даже стихи сочинял.
— Вы пишете стихи?
— Нет, теперь нет. Но дневник помог мне многое понять. Знаешь, почему Софико не пришла меня навестить?
— Почему?
— Софико чувствовала себя виноватой. Она думала, я не захочу ее видеть. Но я это не сразу понял. — Кахобер придвинул к себе стул и сел задом наперед, обхватив спинку руками. — А что касается дневника, я веду его до сих пор. Я бы не хотел, чтобы он оказался в чужих руках, я понимаю. Но и ты меня пойми.
— Да, конечно, — согласилась Хина, — я понимаю.
— Нет, ты не понимаешь. Юля не брала твой дневник.
— Можно спросить? — сказала Хина и немного смутилась. — Конечно.
— Мой дневник у вас?
— Нет.
— Тогда почему вы так уверены, что это не Юля?
— Это исключено. — Кахобер наклонил голову набок и криво улыбнулся, отчего его усы изменили положение, а глаза стали как щелки. — Просто она не такой человек.
— Если честно, — сказала Хина и покраснела, — я тоже об этом думала. Но если она не брала, почему она не могла показать сумку? Я просто хотела убедиться...
— Убедиться? — Кахобер Иванович снова поднял вверх указательный палец и наклонил голову набок. — Никто не имеет права обыскивать другого человека, даже если он тебе не нравится. Ты должна извиниться.
— Я попробую.
— Вот и хорошо, — обрадовался Кахобер. — И пожалуйста, не надо думать, что, если ты не придешь на классное собрание, я об этом забуду. Договорились?
Хина кивнула.
От классных собраний у Хины часто оставался на душе неприятный осадок: видимо, предчувствовала, что однажды сама окажется под прицелом.
Кахобер долго ходил по классу, говорил и размахивал руками. У Хины ком стоял в горле, и в какой— то момент ей показалось, что она упадет в обморок.
— Хината хочет извиниться, — сказал Кахобер и, уступив ей место, отошел в сторону.
И она извинилась.
«Странно, — думала Хина, спускаясь по лестнице, — когда ты не прав, стоит тебе извиниться, как мир преображается, а ты сам как будто становишься Лучше».
В раздевалке ее окружили одноклассники. Она сколько угодно могла с ними болтать, и никто не смотрел на нее косо. Киба ликовал. А сама Хина чуть не расплакалась: просто ей было у кого переписать домашнее задание и спросить как дела — ничего особенного. Но это так важно, кота есть с кем поговорить.
* * *
Стоял солнечный майский день. Листья на тополях стали еще больше, а воздух был наполнен свежестью. Хина простилась с Кибой и отправилась домой.
— Эй! Хина!
Хина обернулась. Она всегда ходила быстро, и Юля ужасно запыхалась, пока ее догнала.
— Хина! Постой. Я хотела тебе сказать. — Юля тяжело дышала и говорила сбивчиво. — Когда ты попросила меня открыть сумку... Понимаешь, там была одна фотография... Извини ...
— Ты не должна извиняться, — перебила ее Хина. — Это подло обыскивать человека, даже если... даже если для тебя это важно. И потом, сумка...
— Ерунда, — сказала Юля, немного отдышавшись. — Она старая, ее давно пора было выкидывать.
Теперь у Юли действительно была другая сумка, новая. И Хина сразу это заметила.
— Я просто хотела сказать… — смутилась Юля. — Там была, одна фотография… Ты никому не скажешь?
— Нет, — улыбнулась Хина, — но, если не хочешь, можешь не говорить.
— Знаешь, — сказала Юля и залилась краской, — это фотография одного молодого человека, я иногда беру ее с собой. Я знаю, это глупо… И когда ты попросила меня открыть сумку, я испугалась, что кто—нибудь увидит. Понимаешь, я просто очень испугалась.
— Какая я дура! — сказала Хина. — Пожалуйста, извини.
— Я сама виновата. Знаешь что? Юля открыла сумку и долго что—то искала. — Вот. — Она протянула Хине фотографию. — Это мой день рождения.
— Ежов?
На фотографии рядом с Юлей, отличницей и старостой класса, красовался ушастый Ежов, нахал и двоечник, отпетый бандит.
— Это случайно так вышло, что нас сняли вместе, — объяснила Юля. — Я понимаю, это глупо…
— Глупо? Ничего подобного. Даже если он хулиган, ну и что? В каждом человеке есть что— то хорошее.
— Ты правда так думаешь?
— Конечно.
— Только, пожалуйста, обещай, что никому не скажешь, хорошо?
11
После истории с бойкотом Хина изменила свое отношение к Сакуре, но та продолжала каждый вечер к ней заходить.
«Мы так давно знаем друг друга, — думала Хина, — что одно предательство не Может этого отменить. Ведь мы с Сакурой как родственники, а родных не выбирают».
К тому же Хине всегда было легче забыть о неприятностях, чем продолжать злиться.
Все их разговоры невольно сводились к Саске.
Они сами заметили эту закономерность, и Сакура, смеясь, сказала:
— Ничего не поделаешь — все дороги ведут в Рим. Знаешь, все— таки в Саске есть что— то особенное, магнетическое, чего нет в других парнях. Ведь даже я была в него влюблена.
— Ты? — недоверчиво переспросила Хина. — Когда?
— Не беспокойся, подруга, задолго до тебя. Да и любила— то всего недели две, не больше. — Сакура отрывисто рассмеялась. — Подумать только, ведь ты влюбилась в него с первой же встречи! — продолжала она. — И знаешь, когда я любила, мне тоже казалось, что вся предыдущая жизнь без него была просто долгим, кошмарным сном...
Что— то в словах Сакуры насторожило Хину, но она сразу не поняла — что именно. А когда поняла, то резко остановилась и спросила Сакуру напрямик:
— Откуда ты это знаешь?
— Знаю — что? — опешила Сакура.
— Откуда ты знаешь, что моя жизнь до него была долгим; кошмарным сном?
— Ну, мне казалось, ты сама говорила, — запинаясь ответила Сакура.
— Знаешь, Сакура, — дрожащим голосом начала говорить Хина, — дело в том, что я тебе этого не говорила, а в твои экстрасенсорные способности я верю слабо, поэтому остается только третий вариант…
— Какой? — Было непонятно, то ли Сакура действительно недоумевает, то ли искусно разыгрывает это недоумение.
— Мой дневник. Все это было написано в моем дневнике. Причем теми же словами.
Сакура старалась не смотреть на подругу.
— Значит, это ты? — упавшим голосом спросила Хина.
Сакура молчала.
— Значит, это ты? Моя лучшая подруга. Значит это из— за тебя я пролила столько слез, из— за тебя выдержала бойкот всего класса? Сакура, ответь мне!
— Я могу тебе ответить, но ты мне все равно не поверишь, — нехотя отозвалась Сакура.
— Я постараюсь тебе поверить, потому что для меня невыносимо знать, что ты меня предала.
Едва Хина произнесла эти слова, как тут же вспомнила пророчество Заремы: «Бойся того, кто рядом».
— Я не хотела тебе этого говорить, не хотела расстраивать. Но теперь скажу. Дело в том, что твой дневник у Саске.
Раньше Хина думала, что выражение «лишиться дара речи» — просто преувеличение. Но теперь от удивления и возмущения она не могла вымолвить ни слова. Вернее, столько вопросов теснилось в ее горле, что она минуты две молчала.
— Саске? Мой дневник у Саске? Этого не может быть!
— Я же говорила, что ты мне не поверишь, — махнула рукой Сакура. — Помнишь тот день, когда Сюська чуть не навернулся с четвертого этажа?
— Ну, помню, — холодно ответила Хина.
— Помнишь, Саске зашел в наш класс и долго вертелся около твоего места, все мял в руках твои тетради? Я знаю, что именно он взял твой дневник, и я могу тебе это доказать.
— Доказать? Как?
— Выслушай меня: после этого Саске как— то позвонил мне по телефону и стал просто болтать о том о сем, пока разговор наконец не зашел о секретах. Он похвастался, что у него в руках секрет одного близкого мне человека, но я и подумать не могла о тебе! Я сказала, что не верю, и тогда он стал мне читать отрывки из твоего дневника…
— А ты слушала?! — с горечью сказала Хина. — Из любопытства слушала!
— Да нет же! Я даже сразу не поняла, что это ты пишешь… Но потом, когда он прочитал про брата Антона и сестру Соню, когда он дошел до того места, где написано про него…
— Прекрати, — резко оборвала ее Хина. Она залил ась густой краской, и предательские слезы выступили У нее на глазах.
— Значит, он все знает.
— Не важно, что он знает, — постаралась приободрить ее Сакура. — Важно, что ты теперь знаешь, какой он подлец!
— Сакура, — тихо сказала Хина, она не хотела плакать но слезы почему— то катились и катились по ее щекам, — мне обязательно нужно вернуть мои дневник. Ты мне поможешь?
— Конечно, помогу. Мы пойдем к нему прямо сейчас и посмотрим ему в глаза.
Перед тем как позвонить в дверь ,Саске, Сакура достала маленькое зеркальце и стала поправлять растрепанные ветром волосы.
— Зачем ты прихорашиваешься перед этим негодяем? — спросила Хина.
— При встрече с врагом надо быть особенно неотразимой, — ответила Сакура. — А вот ты зря пренебрегаешь зеркалом. На, посмотрись.
Хина посмотрелась в зеркальце и увидела красное, заплаканное, слегка припухшее лицо обиженной девочки. Совсем не такой ей хотелось показаться Саске... Хотя теперь уже ничто не имело значения.
— Знаешь, Хин, — нерешительно начала Сакура, — я, пожалуй, лучше не буду ему на глаза показываться. А то как— то несолидно — за одной тетрадкой пришли сразу две девчонки. Я спущусь на один пролет ниже, подожду тебя там, ладно?
— Конечно, если ты думаешь, что так удобнее, — согласилась Хина. Дверь открыл сам Саске. Было слышно, что в квартире играет негромкая музыка.
— Хина? — удивился он. — Ну проходи, раз пришла...
Из одежды на нем было только полотенце, обмотанное вокруг пояса. Его волосы, зачесанные назад, были влажными и пахли шампунем.
— Извини, я принимал душ и не успел одеться. Никак не ожидал, что это ты звонишь в дверь. Я сейчас. — С этими словами он скрылся в ванной.
А Хина, завороженная его внешним видом и обращением, прошла в комнату и села на мягкий диван.
Все здесь было ей до боли знакомо. Она вспомнила, как заботился о ней Саске в тот день, когда она попала сюда впервые. Она вспоминала теплоту его уютного свитера, вспоминала прикосновения его сильных рук...
— А вот и я. — На Саске были вытертые голубые джинсы и свободная белая майка. Густые волосы по— прежнему оставались влажными. Он сел рядом с Хиной, положив руку на спинку дивана прямо над ней. — Знаешь, я давно искал случая поговорить с тобой без свидетелей.
От этих слов мороз пробежал по ее коже. Его рука была так близко, что Хине казалось, будто он ее обнимает. Саске смотрел ей в глаза, и она чувствовала его дыхание.
— Мы все время встречались как— то на бегу, все время кто— то маячил рядом, — продолжал Саске. — У нас совершенно не было возможности узнать друг друга поближе...
Он склонился над Хиной и губами коснулся ее щеки.
«Боже мой! Ведь я же сама пришла к нему, что он обо мне подумает?» — пронеслось в голове у Хины.
Саске коснулся ее губ своими сухими, тонкими губами. Хине казалось, что еще немного — и она упадет в обморок. Перед глазами все поплыло, но она услышала пронзительный, повторяющийся звук: дзынь, дзынь, дзынь...
Это звонил телефон.
— Извини, я сейчас, — пробормотал Саске и не без сожаления ушел в другую комнату.
Хина вскочила с дивана, дотронулась рукой до губ, как будто проверяя, на месте ли они, и опрометью бросилась из квартиры.
Она пробежала лестничный пролет и натолкнулась на Сакуру, явно недовольную тем, что подруга задержалась.
— Ну что там еще? Почему так долго?
— Он... Он ... — Хина не могла выговорить нeсколько простых слов. — Он поцеловал меня ...
— Поцеловал?— Сакура недоверчиво ухмыльнулась. — С какой это стати?
— Не знаю... Сказал, что раньше не было случая познакомиться поближе ...
— Ну ладно, это все лирика. Так он всем говорит, — отрезала Сакура. — А дневник— то ты забрала? Хина ударила себя рукой по лбу.
— Совсем забыла! Ой, как же так...
— Ну и дура же ты глубокая! Как можно забыть о том, зачем пришла?
— Что же теперь делать? — растерянно спросила Хина.
— Возвращайся за дневником, — строго сказала Сакура.
Хина с тяжелым сердцем вернулась и позвонила в дверь. Он увидел ее на пороге и победно улыбнулся.
— Хина? Вот это неожиданность, — сказал он с иронией.
— Пожалуйста, отдай мой дневник, — как можно тверже произнесла она.
— Дневник? Конечно. Проходи, не стой на пороге. — И Саске ушел за дневником.
Но Хина не обратила внимания на его приглашение и, когда он вернулся, так и стояла, не сдвинувшись с места.
— На, бери. — Он протянул ей толстую тетрадь. Хина взяла ее в руки и сказала:
— Негодяй.
А потом развернулась и стала спускаться по лестнице.
— Хина, постой, — прокричал ей вслед Саске. — Я думал, что...
— Меня не интересует, что ты думал, — сказала она, не оборачиваясь.
Хина прижимала к груди свой дневник захватанныи чужими руками. Они с Сакурой быстро дошли до дома, и та сказала ей на прощание:
— Я слышала, как он кричал тебе вслед. Кажется, твой дневник не оставил его равнодушным.
— Теперь это не имеет значения. Но тебе спасибо.
— За что? Я же тебя расстроила.
— Чем раньше, тем лучше. Потом было бы больнее. Пока.
Дома Хина перечитала свой дневник, на каждой фразе обмирая от ужаса при мысли, что это мог читать другой человек. Любимый человек. Потом вздохнула и написала:
Он захотел лишить меня моей тайны и сам перестал быть ею. Есть на свете такие вещи, которые нельзя простить. А если простишь, перестанешь быть сам собой.
12
Услышав за дверью мамины шаги, Хина выключила свет, спрятала дневник под подушку и с головой накрылась одеялом.
«Тебя кто— то обидел? Ты должна все мне рассказать... »
Нет, только не это!
Она зарылась лицом в подушку и изо всех сил старалась не всхлипывать. Мама подошла неслышно и села на край кровати. От неожиданности у Хины перехватило дыхание. Она выдохнула — и тут не выдержала, расплакалась. Она вдруг увидела себя со стороны, и ей стало так жалко себя — маленькую, одинокую, всеми отвергнутую. Что сейчас думает мама? Сердится или хочет пожалеть? Откинув одеяло, Лиза стала размазывать слезы по разгоряченному лицу. Ей никогда не было так горько — и все— таки она украдкой взглянула на маму.
— Папа?!! Это ты? — От изумления Хина даже перестала плакать.
— А ты ждала кого— то другого? — Папа, как всегда, улыбался своей озорной улыбкой.
— Нет, никого. — Лиза всхлипнула. — Никого. — И снова расплакалась. — Мне больше никто не нужен... Никто— о— о...
— Хината, — серьезно обратился к ней папа, — сколько будет шестью девять?
Хина нахмурилась, немного подумала. и ответила:
— Пятьдесят четыре, а что?
— Да так, ничего, — улыбнулся папа. — Просто я очень люблю, когда у ребенка такое умное лицо, как у тебя, когда ты считаешь. Впрочем, я пришел не для этого. Итак. Кто этот наглец?
— Какой наглец? — не поняла Хина.
— Тот, кто тебя обидел, кто же еще?
— Никто, — замотала головой Хина. — Просто я дура. Я сама виновата.
— Но—но, — перебил ее отец. — Подбирай выражения! Моя дочка не может быть дурой. На худои конец, она может быть дурашкой. Или дурочкой. — Папа насмешливо прищурился. — И даже дурындой. Но дурой — никогда!
— Это не смешно. — И Хина снова заплакала. — Я чувствую себя такой одинокой!
— А Как же мы с мамой? — удивился папа. А Соня? А твой брат? Нас пока никто не отменял. И мы тебя любим. Нет... — На его лице снова появилась озорная улыбка. — Если тебе это все равно...
— Опять ты за свое! Я вас очень люблю. Но мне так трудно. Неужели ты не понимаешь? И теперь ничего, ничего нельзя поправить.
— Ерунда, — сказал папа. — Вот увидишь, через год ты обо всем этом даже не вспомнишь. Безвыходных положений не бывает.
— Еще как бывает.
— Не спорь. — Папа взял Хину за руку. — Все будет хорошо. А теперь попробуй мне все рассказать — это всегда помогает.
Ей часто было обидно, что он над ней подсмеивается, и все— таки Хина знала: папа — единственный человек, который всегда воспринимает ее всерьез.
— Расскажешь?
Ему можно рассказать все, и он обязательно что—нибудь придумает. Такой это человек — папа. Он наверняка знает, как помочь. И Хина рассказала все как было: как Саске защитил их от Шепелявого и как они ходили в кафе, как они были на кладбище и как у Саске оказался ее дневник. А потом он зачитывал ее дневник Сакуре — и об этом она тоже рассказала.
— Да— а, — вздохнул папа, — действительно, не смешно.
— Еще бы.
— Знаешь, — сказал папа, — это вряд ли тебя утешит, но, по—моему, Саске не тот человек.
— Хина молчала. Она знала: папа прав.
— Я понимаю, — вздохнул папа, — каким бы он ни был, это не может тебя остановить. И это правильно.
— Правильно? — удивилась Хина. — Не знаю. — Она чувствовала, что сейчас снова расплачется. — Папа, я все время о нем думаю. Все время. И теперь даже больше, чем раньше. — Хина всхлипнула. — И кажется, это навсегда. Нет, точно навсегда. Папа, я так с ума сойду! — И слезы снова навернулись ей на глаза.
— Что делать, — улыбнулся папа. — Это любовь. Многие люди умирают, так и не узнав, какое это счастье — любить. А Саске тут ни при чем. И потом, он тебя не стоит.
— Как это ни при чем? — удивилась Хина.
— А так, — грустно сказал папа. — Мы часто видим в людях то, чего на самом деле в них нет.
Так уж мы устроены.
— Но я прекрасно знаю, что он за человек.
— Вряд ли. Просто ты убедила себя, что Саске — это именно тот, о ком ты всегда мечтала. — Папа задумался.
О чем он думал? Наверное, вспомнил себя, когда ему было двадцать. А может, ему просто было грустно, и он сказал:
— Ты пока не встретила того, единственного, а ждать не можешь. Трудно ждать, когда тебе тринадцать.
— Да, — согласилась Хина. — Ждать трудно.
Если бы ты только знал, что это такое!
— Я знаю, — улыбнулся папа. — Ты не должна так переживать. «Все, что не убивает меня, делает меня сильнее», — сказал один философ. А теперь спи. Все будет хорошо. Тебе просто надо это пережить.
— Легко сказать, — немного обиделась Хина.
— Спи. «Ночь — матка, заспишь — будет сладко». А завтра мы купим тебе новую шляпку.
— Шляпку? — удивилась Хина.
— Да, мы пойдем в магазин и купим тебе новую шляпку.
— Папа!
— Что?
— Зачем мне новая шляпка, если у меня нет, старой?
— Ты права. — Папа почесал затылок. — Мы купим две шляпки: старую и новую. Договорились? — Он вышел из комнаты и закрыл дверь.
Хина вытащила из— под подушки дневник, погрызла ручку и написала:
Все, что не убивает меня, делает меня сильнее.
Она выключила свет, повернулась набок, досчитала до трех и крепко— крепко заснула.

Прочитали?

Никита Евлампьев

анонимно
[не привязан]  

Автор: Карина Захарова

Одобрил(а): Александр 15 марта 2013г. в 18:12

Глава: 1 2 3 4 5 6 7

---